Устная история. Как создавали первую казанскую FM-радиостанцию «БИМ-радио»

В 1994 году я окончил отделение менеджеров — специалистов по внешней экономике в КХТИ, тогда слово «менеджер» было новым и очень модным. Про радио я серьезно не думал, хотя в армии постоянно слушал радио «Юность» с иностранной музыкой — мечтал, как буду носить им кассеты и ставить люБИМые композиции. Тогда мне казалось, что радио — это темное помещение с кучей аппаратуры и локальным светом с потолка. После учебы я устроился секретарем в компанию моего друга Марата Бикмуллина — он занимался оптовой продажей лекарств. Нас учили, что секретарь в компании через два года работы становится директором, и я наивно в это верил. Параллельно у Марата была идея-фикс создать телевидение. Для меня это звучало дико, но в итоге директором я все же стал: когда Марат таки создал юрлицо под ТВ-канал, он назначил меня главным.

Марат дал мне свою камеру: мол, работай. Я не придумал ничего лучше, чем снимать на эту камеру рекламные ролики. Ниша была свободная, дело пошло. В рекламе мне нравилось, и я понял, что нужно создавать свою платформу — ТВ или радиоканал. Первое казалось мне чем-то заоблачно сложным, потому выбор пал на радио. В мае 1994 года я занялся документами и поисками аппаратуры. Тогда на волне суверенитета республика могла без согласования с Москвой регистрировать радиостанции мощностью до 100 ватт (такая мощность не позволяла вещанию выходить за пределы Татарстана). Запустились мы только в ноябре. Впоследствии я узнал, что идея первого татарстанского радио на FM-волне давно витала в воздухе.

Я и сам давно хотел открыть в Казани «Европу+», но, связавшись с правообладателями, узнал, что они уже договорились с мэром Казани Камилем Исхаковым. В итоге «Европа+» заработала в городе только в 1996 году.

Решив проблемы с бумагами, я объявил конкурс среди друзей и знакомых на лучшее название. Приз — меховая шапка. Выиграл ее мой друг Рафис — и, к слову, забрал только через 15 лет. «БИМ» расшифровывается как «Бизнес, информация, музыка». Мне концепция очень понравилась — в идеале мы видели себя развлекательным радиовариантом газеты «Коммерсант».

«БИМ» создавался на деньги, которые я заработал на рекламе. Марат Бикмуллин был физиком и пробил нам комнату на 14-м этаже физфака КГУ. Там стояли огромные старые ЭВМ — три тонны железного барахла, мы их вынесли по частям. Мне кажется, те, кто выделил нам эту комнату, рассчитывали, что мы откажемся.

Оборудование мы покупали в Москве, причем брали не радийное, а диджейское — функционал устраивал, а обошлось сильно дешевле. Диски закупили в магазине «Аленушка», который находился в доме на Свердлова, на месте «Кольца». Все это мы делали уже с Махмудом Аракаевым, первым ведущим «БИМ-радио», с которым мы познакомились в сентябре 1994-го. Я пришел в УНИКС и попросил администратора Наталью Геннадьевну Кузнецову дать мне «самого крутого казанского ведущего» — тогда я не видел разницы между ведущим вообще и радиоведущим. Мне посоветовали Махмуда с формулировкой «есть у нас один хороший конферансье». Махмуд пришел на встречу в красивом пиджаке, почти небожитель из мира сцены, — я думал, не согласится.

Нас всегда выручало соседство с физиками — они были нашим надежным техническим тылом. На московском военном заводе они нашли нам передатчик. Он сильно глючил, но его всегда оперативно чинили на месте. Потом мы купили нормальный, за 4000 долларов — это было самое дорогое наше оборудование на первых порах. На остальное ушло максимум 1500 долларов — это по меркам индустрии очень мало. Антенну нам сварил мужик-рабочий, который сидел в каморке в подвале физфака. Но ФАПСИ, ведомство, обеспечивающее президентскую связь, запретило ее устанавливать, так как мы якобы могли создать им помехи. Тогда решили, что антенна должна быть на деревянной основе, потому что дерево пропускает волны. В итоге наша антенна стояла на крыше физфака на пятиметровой сосне, окрашенной зеленой краской, которую затаскивали на крышу веревками, потому что через лестничную клетку она не проходила. Позже я понял, что опасность помех — ерунда, и мы установили нормальную антенну.

День рождения радио мы отмечаем 18 ноября — на этот день был назначен первый эфир. Но в итоге у Махмуда 18 ноября была свадьба, так что первую передачу пришлось перенести. Настоящую дату первого эфира никто не помнит.

Илона и Луиджи Марио

В самом начале на радио был один ведущий — Махмуд Аракаев. Потом он привел своего друга Диму Архипова. Махмуд говорил, что у Димы была тяжелая жизненная ситуация — негде жить, задолжал каким-то мутным людям. Он даже ночевал у нас и первый год с октября по май ходил в одном пальто. Первые недели мы не могли позволить себе круглосуточный эфир — ведущих было всего двое, они уходили домой в семь-восемь вечера. Для бесперебойной работы нужны были люди. И они появились: через месяц пришел Денис Хабибуллин («Шоу шепелявых»), который потом женился на диджее Николь (Лиля Алиева). В течение полугода появились Камрад Листков, Артур Хосровян (диджей Арт), Ольга Меркушенкова (диджей Карина). Илона пришла в редакцию в феврале 1995 года со словами «Где тут ваше радио? Буду у вас работать!»

Мой первый эфир случился 1 марта 1995 года утром, с 6:00 до 6:20. Пробы были очень быстрые, Махмуд ворчал и тараторил: «Все же понятно, вот это сюда, вот это туда», а мне казалось, что я не успею поменять компакт-диски, нажать на сэмплер, чтобы прозвенело фирменное «БИМ-БИМ-радио, БИМ-БИМ-радио», и в эфире повиснет тишина. Помню, мне кто-то сказал: «Если молчишь в эфире дольше шести секунд, то сразу вылетаешь». В итоге все прошло гладко: страна просто не заметила нового героя. После эфира я встала и пошла учиться (в 8:20 у меня начиналась пара). Вечером купила в «Лакомке» пирогов — хотела отпраздновать в общаге свой дебют. А когда приехала, узнала, что убили Владислава Листьева. Поэтому в итоге 1 марта для меня не то что бы праздник.

Вообще я училась на инязе КГУ. На радио меня привел мой друг Денис Хабибуллин, который к тому моменту уже работал на «БИМе». Другой мой друг, Андрей Тетерин (создатель «Шоу шепелявых»), наоборот, отговаривал, хотя именно он впоследствии придумал мне псевдоним Карина.

Я, в свою очередь, привела на «БИМ» Камрада Листкова, человека со струнами вместо нервов, с джазом вместо мозга и с блюзом вместо души. Такого диджея у нас не было, поэтому он влился. Вообще тогда была эпоха радиоведущих, а не музыкальных форматов. Ведущий сам и был носителем определенного формата, у каждого была своя ниша: сладкая блондинка, отличница, хулиган. Махмуд — представитель простых городских ребят и суровых мужчин, Камрад и Илона — люди — образовательные проекты, просветители, Иван Леннон — тоже просветитель, но только по «Битлз», Николь — это интеллектуальная музыка, музыка с красивыми словами, Артур Хосровян — про электронику. Сейчас эти черты остались только в образе ведущих, а тогда это было заметно и по музыке, которую они ставили. У меня не было своей передачи, я была линейным ведущим. Я любила рок, гранж, из русского — группы «Кукуруза», «Лицей» и «Колибри». Поскольку моя первая специальность — французский и английский языки, я, естественно, ставила всю Патрисию Каас и Милен Фармер. Пускала в эфир мюзиклы, вроде Jesus Christ Superstar. В музыке нас почти не ограничивали — Элтон Джон, Джордж Майкл, Фредди Меркьюри. Были только маркетинговые ограничения: одну и ту же песню (или исполнителя) не разрешалось ставить слишком часто, а утром должна была звучать светлая и оптимистичная музыка.

Помню, мы с Луиджи Марио решили разыграть Илону на пробном эфире — позвонили во время передачи и разговаривали с ней так, как будто мы влюбленная пара и страшно желаем услышать какую-то песню. Илона повелась, потом кто-то торжественно открыл жалюзи студии, и она увидела, что с ней разговариваем мы. Она совершенно не обиделась, а я подумала: крутая тетка! Я бы не смогла сохранить спокойствие.

Я пришла на «БИМ» в 1995 году. Мне был 21 год и я только что окончила режиссерский факультет института культуры. Нужно было работать, но ни в одном казанском театре я себя не видела. Я была меломанка, коллекционировала кассеты с разной иностранной музыкой, однажды дома на радио поймала «БИМ» и поняла, что та музыка, за которой мы жадно гонялись, крутится здесь сутками в свободном доступе, а диктор говорит на свободном языке, которого в СССР на ТВ и радио не было. Я поняла, что тоже так смогу, и решила пойти в диджеи. В эфире между делом услышала, что они сидят в здании физфака. Эфиры начинались в шесть утра, и вот к шести утра я пошла устраиваться на работу. С ближайшего автомата позвонила по студийному номеру (который я тоже услышала в эфире), мне ответила диджей Карина и сказала, что директора на физфаке нет и вообще его офис находится в Соцгороде и он начинает работать в девять утра. Вячеслав любит рассказывать, что я с порога сказала: «Где у вас здесь студия, я буду в ней работать». Я этого не помню, но, наверное, со стороны это так и выглядело. Меня спросили: «Девочка, что ты умеешь делать?» Я ушла и за неделю придумала три программы, одну из которых в итоге взяли в эфир — Memento Мori (все о смерти, от великого до смешного). Сначала я занималась только ею, но как-то раз в день рождения «БИМа» меня пустили в линейный утренний эфир — все праздновали, и надо было найти кого-то, кто бы поработал.

У каждого помимо эфира была еще какая-то общественная нагрузка. Махмуд, к примеру, вел большие мероприятия, был лицом компании. Я раз в неделю ходила в святая святых — в магазины «Аленушка» и «Тап-рекордс» («Тапочка»), где забирала набор компакт-дисков с новой музыкой. Они не всегда были фирменного производства, зато выбор был большой. Что-то я перекидывала себе на кассеты, благо в «Тапочке» была классная аппаратура. Мне безумно нравилась моя роль, потому что я очень жадная до новой музыки. Кроме того, в этих магазинах тусили интересные персонажи — депешисты, гранжеры, рокеры. До сих пор храню кассеты и диски оттуда.

А еще мы все читали новости, если они приходились на наше время. Редактором новостей и вообще всех текстов работала чудесная, но строгая дама Лилия Николаевна Зиганшина — мама знаменитой татарстанской исполнительницы романсов Юлии Зиганшиной. Помню, как-то мне от нее попало за то, что я зачитала в эфире фразу «погибло около семи человек». Она влетает и говорит: «Около семи — это шесть с половиной, что ли?!»

Средний возраст работников на «БИМе» в самом начале был 22−23 года. Позже к нам начали приходить даже школьники: диджею Герде было 16, Павел Стебин пришел в школу диджеев в 14 лет, а начал работать в 16. Поэтому, когда говорят, что у дверей радио всегда стояли толпы детей, — это не преувеличение. В 1990-е диджеи были местными звездами, по которым фанатели, и многие подростки мечтали стать ведущими. При этом мы начали вещать одними из первых, так что ориентироваться нам было не на кого. Конечно, в Москве были яркие ведущие: Дмитрий Нагиев, Ксения Стриж, Бачинский и Стиллавин. Но мы знали, что федеральные радиостанции мониторят регионалов и берут оттуда лучшее. Мы, например, уверены, что образ и манера Николая Фоменко — это приспособленный под Москву стиль Махмуда Аракаева.

Физфак как место дислокации мы выбрали из-за того, что это самая высокая точка в Казани. Помню, как после первого эфира посмотрел с этой высоты на красивый осенний город — казалось, мы властвуем над ним, дикий кайф. Но в высотке было только вещание, офис находился в Соцгороде, мы общались между собой по автомобильной рации. Физфак — режимный объект, и это создавало массу трудностей. Вахтерши могли из принципа не пропустить Ирину Салтыкову без оформленного пропуска. Радио почти сразу стало круглосуточным, и с ночных эфиров невозможно было уехать, потому что на ночь запирали восьмой этаж и выключали лифт. Однажды мы пригласили в эфир Аллу Пугачеву, вахту она как-то прошла сама — видимо, все же узнали, — но когда она увидела лифты, забитые студентами, развернулась и ушла. Так сорвался эфир с Примадонной.

На физфаке было весело: ранним утром не работал лифт, потому что бабушки-вахтерши еще не пришли. Потом нас научили включать его самостоятельно (на 14-м, техническом этаже). Когда в Казань приезжал Борис Ельцин, его планировали провести по Кремлевской, тогда еще Ленина, на крышу физфака должны были проникнуть наблюдатели-силовики (возможно, снайперы), но бабушки на входе не хотели их пускать — стояли насмерть. А однажды вахтеры не пустили ко мне «Иванушек International». Обычно по субботам в 15:00 я брала интервью у звезд, после чего они уходили на полдник, а около 18:00 у них был концерт в УНИКСе — это была отработанная схема. И вот я в эфире, говорю после каждой песни: «Друзья, с минуты на минуту к нам придут „Иванушки“», а их все нет. Когда моя смена кончилась, я планировала перед УНИКСом съесть закрытую пиццу на Лобачевского. Вдруг на пустой улице кто-то спрашивает меня, где в Казани можно купить хорошее пиво. Я поднимаю взгляд и вижу, что это Игорь Матвиенко с «Иванушками». Я им рассказала про «Исетское» и «Алтын очкын» — все это продавали в баре «Бегемот» или в магазине «Красный Восток». Так и поболтали. А еще с физфака было удобно предсказывать погоду: видишь вдалеке тучу и говоришь: «В центр надвигается гроза».

На 14-м этаже этаже был только мужской туалет, женский — этажом ниже. Ночью можно было сходить в мужской и успеть за время стандартной песни. Днем приходилось идти в женский, поэтому надо было искать треки подлиннее — хорошо шли семиминутные композиции Милен Фармер и «Отель „Калифорния“».

Илона и Сергей Пенкин

Ведущим в эфире было запрещено говорить, где мы находимся, иначе здесь бы каждый день стояли толпы людей. Но как-то Николь случайно проболталась, что после работы ее можно будет увидеть около физфака. В итоге вечером на перекрестке была пробка: все хотели посмотреть на человека, чей голос они слышали все это время. Потом под окнами начали появляться признания в любви. Не всем такое нравилось: например, жена диджея Луиджи Марио (Тимура Мирясова), увидев у физфака надпись «Луиджи, я люблю тебя», приревновала, и вскоре он уволился.

Помещение мы брали в аренду, платили долларов 300−400 в месяц. При этом на физфаке не было даже нормальных туалетов, приходит звезда, а туалет — ужас! Нам хотелось красоты, эстетики, культуры, как у московских радио — тогда все издательства находились в офисах по западному образцу, и у нас по сравнению с ними был кошмар. Мы даже Новый год не могли отпраздновать нормально — варили картошку кипятильником в ведре. Еще на нас постоянно кто-нибудь жаловался: например, один пожилой преподаватель утверждал, что мы его облучаем радиоволнами, из-за чего у него снизилась потенция. Когда мы поставили камеру, чтобы обеспечить хоть какую-то безопасность и контроль над помещением, ее свинтили через три дня. В итоге я понял, что надо валить. В 1999 году мы въехали в ДК меховщиков на улице Тукая. Это была просторная студия, полностью приспособленная под радио и ТВ. Тогда же мы сделали «БИМ-ТВ».

В первый же год появились прямые эфиры — без них радио не бывает. Штука, выводящая звонок в эфир, стоила примерно 2000 долларов (хрущевка тогда стоила 5000). Это было дорого, но мы, как технари, понимали, как все устроено, и сделали свою схему. Отдали ее «кулибину» с физфака, и уже на следующий день он привез самодельное устройство. Выглядело дико кустарно — размером со спичечный коробок, с кучей проводов, но это работало. В итоге оборудование обошлось мне в бутылку водки.

У нас шел чистый прямой эфир (в Москве, к примеру, была задержка на две секунды), и в этом был свой драйв. Ведущие специально троллили звезд — как-то Ирину Салтыкову заставили петь живьем в эфире свою же песню, и у нее совсем не получалось. Но никто не обижался (надеюсь!), звезды обычно понимали, что радио — это промо их концерта.

Что касается самих слушателей, нормально разговаривать в эфире они начали только лет пять назад. Диджей всегда вел селекцию входящих звонков. Если кто-то мычит или слышно, что пьяный, — его сбрасывали. Был особый контингент слушателей, которые ставили себе целью дозвониться и сказать в эфире что-то непотребное. Но у ведущих очень хорошо работала интуиция. Они предугадывали момент, когда человек захочет сматериться в эфире, и убирали звук.

Некоторые программы шли в записи — «Шоу шепелявых», утренняя передача о здоровье. Дозвониться до студии было невозможно — я даже шутила, что в нашем телефоне кто-то живет: в любое время снимаешь трубку, а там голос. Уже в 1996 году для обратной связи у нас появился интернет — естественно, на физфак в Казани его провели в первую очередь. Тогда же мы сделали свой первый сайт с чатиком, в котором постоянно тусовались люди. Надо понимать, что интернет тогда был у единиц, и «чатлане» друг друга знали — даже встречались в офлайне.

Я помню, как поругалась в эфире с «Агатой Кристи». Они были явно не в духе, ну и вообще по энергетике абсолютно не мои люди — в общем, слово за слово, и у нас понеслось. Не помню, чтобы меня потом за это наказали, хотя вообще-то это, наверное, был мой провал как интервьюера.

В интервью я старалась раскрыть человека, благо у меня эфир со звездой шел час. Одним из первых было интервью с Шурой, он был тогда безумно популярным, хотя выпустил всего две песни. Его привезли в ночной клуб «Азия». Сцена была комическая: он без зубов, на десятисантиметровой платформе, не хотел пешком подниматься на 14-й этаж, был злой и много ворчал. Кто-то из наших сказал ему что-то вроде «не сильно вы уж и звезда, чтобы не подняться в студию самого популярного в городе радио» (за точность цитаты не ручаюсь), а он мне, смешно шепелявя, сказал: «Милочка, вот отпляши три концерта в день на каблуках, тогда поговорим». Интервью вышло ярким, к концу он растаял. Борис Моисеев, помню, все интервью просидел в пальто. На следующий день организаторы звонили, просили запись интервью — видимо, ему понравилось. Вообще, мы не были желтой прессой и у нас не было цели сделать из интервью скандал. Но когда ты говоришь с человеком вроде Моисеева, ты не можешь не затронуть тему ЛГБТ, потому что это органичная часть его сценического образа. При этом мне удалось разговорить его и на воспоминания о трудном детстве и жизни в военном городке.

Еще было примечательное интервью с Михаилом Задорновым по телефону. Оно состоялось за неделю до концертов в Казани. После беседы мне позвонили организаторы и сказали, что он очень хочет увидеть девушку, с которой разговаривал. Меня привели в гримерку, он сказал спасибо, расписался и подарил свою книгу. Часто бывало, что звезды поначалу относились к нам с недоверием: Казань тогда еще и близко не стояла к статусу третьей столицы, а мы были провинциальной радиостанцией, на которой, как они думали, работает необразованная молодежь.

В самом начале из программ у нас были только музыкальные хит-парады с легким просветительским уклоном — мы рассказывали об исполнителях, знакомили слушателей с музыкальными альбомами, устраивали конкурсы. Потом появились тематические передачи. Для Memento Мori мне приходилось много копаться в исторической литературе, искать информацию об уходе из жизни знаменитых людей, номинантах и лауреатах премии Дарвина (то есть нелепых смертях) и разных видах казней в прошлом и современности.

Потом мы делали эротическое ночное шоу. Изначально программу выпускали в партнерстве с журналом Playboy, главным редактором которого тогда был музыкальный критик Артемий Троицкий. Издание предоставляло призы для слушателей, обычно это были номера журналов и брендированная сувенирная продукция. Это была юмористическая передача, потому что глупо говорить о сексе серьезно — либо ты сексом занимаешься, либо о нем говоришь. Однажды мы организовали игру: слушатели включали разные ТВ-каналы и в прямом эфире озвучивали действия на экране в эротическом ключе, в том числе рекламные телеролики. Кроме игр общались со слушателями на разные, порой странные, темы: «Секс и рыбалка», «Секс и автомобиль», «Нетрадиционные виды секса». В эфире выступали профессиональные проститутки. Но мы никогда не выходили за культурологические рамки, скорее изучали историю нравов — был естественный внутренний контроль, ответственность перед слушателем.

Однажды меня вызвали в Минсвязи по поводу эротической передачи. У начальника отдела радио и телевидения сидела целая комиссия. Говорили, что мы пускаем какое-то непотребство, пошлость, что так нельзя. Я спросил: «А как нужно?» И начальник на полном серьезе достал свои эротические стихи, зачитал и сказал: «Вот так». Я офигел от недоумения, но покивал. Впрочем, это была воспитательная беседа — реальных полномочий закрывать передачи у них не было.

Нас часто критиковали традиционные СМИ, говорили, что мы вне форматов. Но у нас были разные форматы и жанры для разной аудитории: в эфире звучал «Владимирский централ» и шла программа Валерия Мустафина «Деревянный шлягер» для почитателей авторской песни. Выходила программа «Поэтическая бессонница», в которой слушатели читали свои стихи, а мы определяли лучшего, — это был батл 1990-х, задолго до Гнойного и Oxxxymiron. Победитель получал сборник стихов классических поэтов.

Через неделю после нашего первого эфира «Вечерняя Казань» опубликовала разгромный материал о нас с заголовком в духе «„БИМ-радио“ в натуре». Посыл был в том, что мы якобы для пацанов, а не для интеллигенции. Как я тогда переживал! Просто не понимал, как можно так зло наговаривать на коллег и передергивать факты.

В 1990-х мы могли делать что угодно, но в 2000-е ужесточилось законодательство о СМИ, и медиа стали пресными. Сейчас мы не можем выпустить эротическую передачу или программу о смерти так, как делали это в 1990-е, — обвинят в пропаганде и прочих оскорблениях чувств различных категорий населения.

В 1995 году в Казани появились еще две местные станции: «Пульс» (сидели в Татмедиа) и «Татурос» (в НКЦ). Это нетипично для российского радиорынка, потому что обычно в регионы сразу приходили федералы. У «Пульса», к слову, были американские партнеры, и они сразу работали на профессиональной американской технике, а у нас все еще была антенна на сосне. Когда они запустились, я думал, что мы не выживем. Они тоже думали, что «БИМу» конец. Но история сложилось иначе.

Первые рекламодатели «БИМа» — немецкая сеть аптек «Натур-продукт». Местные компании долго не шли на контакт, не верили в радио. Мы им говорили, мол, в каждой машине будет вещание, а они лишь с ухмылкой спрашивали: «А в скольких машинах есть магнитола?» (тогда таких авто было действительно мало). Объяснить, что радио лучше газеты, мы не могли. Но иностранная компания все понимала и выкупила у нас рекламу сразу на полгода. Постепенно появились другие станции, приходили федералы, росла наша аудитория и появлялись стабильные рекламные деньги. В итоге мы вышли на самоокупаемость за год — все из-за того, что у нас очень малая себестоимость производства. Мы много работали по бартеру: владелец пиццерии «Джузеппе» сам нас пригласил и сказал, что наши диджеи могут есть у него сколько захотят. Газированная вода «Кристина» стояла в студии ящиками. У меня был набор VIP-карт во все клубы города, правда, я все равно почти никуда не ходил — не мое. У наших диджеев у первых в городе появились пейджеры и мобильные телефоны.

Делать рекламу было технически сложно — ролики записывали на кассеты, и во время рекламного блока диджей должен был встык включать несколько записей подряд с разных устройств. Мы хотели упростить задачу, смотрели на других. А другие крутили с бобин, и это уже был вчерашний день. Тогда наш инженер с физфака подумал о компьютере. В Москве мы купили музыкальную плату, вставили в тогдашний первый бытовой компьютер и начали записывать ролики. Шумоизоляция была слабой, поэтому вокруг микрофона сворачивали лист А4 и записывали голос в трубу. Затем подкладывали музыку, и все — готов ролик. Тогда это была технологическая бомба, до сих пор горжусь этим изобретением.

У магазина «Аленушка». Дмитрий Пивоваров (телеведущий «Эфира»), Вячеслав Сасюк (продавец «Аленушки»), Владислав Серебряков (сотрудник «Тап-рекордс»)

В начале мы работали на кураже, но с появлением конкуренции нужно было начинать думать головой. Так мы и становились на профессиональные рельсы. Появилась внутренняя конкуренция — работа диджеев тоже была завязана на коммерции. Чем популярнее ведущий, тем больше его слушает людей, а значит, в его время реклама стоит дороже. Про наше радио ходят легенды: мол, ведущие «БИМа» подставляли друг друга, но на себе я этого не ощущала.

Я часто вспоминаю нашу большую дружбу в компании — сейчас думаю, что ходила бы на работу, даже если бы мне там не платили. Я работала во все праздники и выходные, потому что у меня, в отличие от других радийщиков, не было ни кошек, ни собак, ни семьи. Однажды сижу на новогоднем эфире, читаю поздравления, а наши гуляют в соседнем помещении. Поставила песню и пошла поглядеть на праздник, ко мне подлетел Махмуд и заорал: «Что ты тут делаешь? Иди работай!» Я разревелась и ушла в студию. До сих пор хорошо помню, как читала ровным голосом поздравления, пока текли слезы. Но Махмуда я люблю, он меня называет Каринка-кызым, а я его Махмуд-абый. Он был прав: ты профессионал, поэтому сиди и работай. Обидно, но у холостяков такая судьба.

С «БИМа» я ушла в июне 1997 года. Я заканчивала учебу в университете, постоянно уходила на экзамены — видимо, мне сказали, что нельзя так часто отсутствовать. Я уже не помню, как было, но никого не виню. И связь с коллегами с тех пор никогда не прерывалась.

Мне с первых же дней казалось, что нас хотят закрыть. К нам приходили разные люди с угрозами, но у нас были в порядке все документы, и по закону ничего сделать было нельзя. Но тогда вообще мало кто обращал внимание на юридическую сторону. Мне кажется, что выглядело это примерно так: главный начальник дает приказ закрыть нас, сошка поменьше идет к нам с наездом: «Вы что тут вещаете? — У нас есть документы. — Какие документы? — Вот все документы. — Это не документы. — Ну, давайте сходим в контролирующий орган». Идем туда, а там начальник устраивает разнос по поводу наезда на нас. Все регуляторы четко давали понять, что это их территория и не надо лезть к ним со своими хотелками.

Как-то подошел ко мне парень с физфака и говорит: «Моя крыша хочет узнать, кто у вас крыша». Я говорю: «Передай им, что у нас крыша — Шаймиев». На этом все и прекратилось. Хотя однажды нас все же выключили — в 1996 году, на один день, во время визита Ельцина. Причем интонация у Минсвязи была очень добрая, никаких угроз. Они просто сказали: «Потерпите денек, а то еще ляпнете чего в эфире».

Мои смены заканчивались поздно. Казань была опасным городом, а я жила на съемной квартире в районе зоопарка. Однажды на меня в подъезде напал парень. Он прижал меня к стене, спросил: «Кто такая?!», я сказала, что работаю Кариной на «БИМ-радио». К моему удивлению, человек остановился и ушел. Больше на Хадишке меня никто не останавливал и вопросов не задавал, хотя я еще долго боялась. Я до сих не понимаю, почему тот парень ничего мне не сделал. Хочется верить, что пацаны настолько уважали «БИМ», что не стали обижать Карину.

В 1998 году нас штормило всего месяц. А лучше всего было с 2003-го по 2007-й. Тогда сформировался рынок, у компаний были рекламные бюджеты. Кризис 2008 года нас не сильно тронул — уровень жизни понизился у всех одинаково, и когда живешь в мире рублей (не переводя в валюту), все вроде как нормально. Но сильнее всего нас подкосила Универсиада, которая задала очень высокую планку по заработной плате. Многие от нас ушли за большими деньгами. Когда все кончилось, возвращать людей на прежние оклады было невозможно, поэтому в среднем зарплаты выросли. Такой же эффект оказал приход московских офисов — они задают уровень дохода, с которым нам сложно конкурировать.

Из плеяды первых ведущих на радио до сих работает Махмуд. Я в последний раз была в эфире на день рождения «БИМ-радио» года три назад. Сейчас я генеральный директор станции, но последние несколько лет постоянно думаю о какой-то своей передаче, которая выходила бы раз в неделю, — просто пока на это не хватает времени. Я очень горжусь, что к нам до сих пор могут прийти люди с улицы со словами «У меня есть идея, где у вас тут студия?» и мы их выслушаем. Мы работаем так все 23 года и имеем с этого колоссальную отдачу.